Пошли как-то раз двое наших заводских мужиков траву смотреть. А покосы-то
у них дальние были — за Северушкой где-то.

День праздничный был, и жарко — страсть. Парун чистый. А оба в горе робили,
на Гумёшках, то есть. Малахит-руду там добывали, лазоревку тоже. Ну, когда и
королёк с витком попадали и там протча, что подойдёт.

Один-от молодой парень был, неженатик, а уж в глазах зеленью отливать стало.
Другой постарше. Этот и вовсе изробленный. В глазах зелено, и щёки будто бы
зеленью подёрнулись. И кашлял завсе тот человек.

В лесу-то хорошо. Пташки поют-радуются, от земли воспарение, дух лёгкий. Их,
слышь-ко, и разморило. Дошли до Красногорского рудника — там тогда железну
руду добывали. Легли, значит, наши-то на травку под рябиной да тут и уснули.
Только вдруг молодой проснулся, ровно его кто под бок толкнул. Глядит, а перед
ним на грудке руды у большого камня женщина какая-то сидит. Спиной была к
парню, а по косе видать — девка ! Коса какая-то ссиза-чёрная, и не как у наших
девок болтается, а ровно прилипла к спине. На конце ленты не то красные, не то
зелёные. Сквозь светеют и тонко, этак, позванивают, будто листовая медь.

Дивится парень на косу, а сам дальше примечает. Девка — небольшого росточку,
вся из себя ладная, и уж такое крутое колесо — на месте не посидит : то вперёд
наклонится, ровно у себя под ногами ищет; то опять назад откинется; на тот бок
изогнётся, затем — на другой ! На ноги вскочит, руками замашет, потом опять
наклонится. Однем словом, артуть-девка. Слыхать — будто бы лопочет что-то,
а по-каковски — неизвестно, и с кем говорит — не видать. Только смешком всё !
Весело, видно, ей было.

Парень хотел, было, слово молвить, да вдруг его как по затылку стукнуло !

«Мать ты моя, да ведь это сама Хозяйка ! Её одежа-то. Как я сразу не приметил ?
Отвела глаза косой-то своей».

А одежа-то и верно такая, что другой такой на всём белом свете не найдёшь — из
шёлкового, слышь-ко, малахиту платье. Сорт такой бывает. Камень, а на глаз как
шёлк, хоть рукой погладить.

«Вот, — думает парень, — беда ! Как бы только ноги унести, пока не заметила».
От стариков он, вишь, слыхал, что Хозяйка эта — малахитница-то — любит над
человеком мудровать.

Только подумал так-то, она и оглянулась. Весело на парня глядит, зубы скалит и говорит шуткой :

— Ты что же, Степан Петрович, на девичью красу даром глаза-то пялишь ?
За погляд-то ведь деньги берут. Иди-ка поближе. Поговорим маленько.

Парень испужался, конечно, а виду не оказывает. Крепится. Хоть она и тайна
сила, а все-таки девка. Ну, а он парень — ему, значит, и стыдно перед девкой
обробеть.

— Некогда, - говорит, - мне разговаривать. Без того проспали, а траву смотреть
пошли.

А она посмеивается, а потом и говорит :

— Будет тебе наигрыш вести. Иди, говорю, дело есть.

Ну, парень видит - делать нечего. Пошёл к ней, а она рукой маячит, обойди-де
руду-то с другой стороны. Он взял и обошёл, и видит - ящерок тут несчисленно.
И всё, слышь-ко, разные. Одни, например, зёленые, другие — голубые, которые
в синь впадают, а то как глина либо песок с золотыми крапинками. А одни, как
стекло либо слюда, блестят, а другие, как трава поблеклая, а которые дак опять
узорами изукрашены.

Девка смеётся.

— Не расступи, - говорит, - моё войско, Степан Петрович. Ты вон какой большой
да тяжёлый, а они у меня маленьки совсем.

А сама ладошками схлопала, ящерки и разбежались — дорогу дали.

Вот подошёл парень поближе, остановился, а она опять в ладошки схлопала да и
говорит, и всё смехом :

— Теперь тебе ступить некуда. Раздавишь мою слугу — беда будет.

Он поглядел под ноги, а там и земли незнатко. Все ящерки-то сбились в одно
место - как пол узорчатый под ногами стал. Глядит Степан - батюшки, да ведь
это же руда медная ! Всяких сортов и хорошо отшлифована ! И слюдка тут же,
и обманка, и блёстки всякие, кои на малахит походят.

— Ну, теперь признал меня, Степанушко ? - спрашивает малахитница, а сама
хохочет-заливается.

Потом, мало погодя, и говорит :

— Ты не пужайся. Худого тебе не сделаю.

Парню забедно стало, что девка над ним насмехается да еще слова такие говорит.
Сильно он осердился, закричал даже :

— Кого мне тут бояться-то, коли я в горе роблю !

— Вот и ладно, — отвечает малахитница, — Мне как раз такого и надо, который
никого и ничего не боится. Завтра, как в гору спускаться, будет тут ваш заводской
приказчик, ты ему скажи, да смотри не забудь слов-то :

«Хозяйка, мол, Медной горы заказывала тебе, душному козлу,
чтобы ты с Красногорского рудника убирался. Ежели ещё будешь
эту мою железную шапку ломать, так я тебе всю медь в Гумешках
туда спущу, что никак её не добыть» ...

Сказала это и прищурилась :

— Понял ли меня, Степанушко ? В горе, говоришь, робишь, никого не боишься ?
Вот и скажи приказчику, как я велела. Теперь ступай, да тому, который с тобой,
ничего, смотри, не говори. Изробленный он человек, что его тревожить да в это
дело впутывать ? И так вон лазоревке сказала, чтоб она ему маленько пособила.

И опять похлопала в ладошки, и все ящерки разбежались.

Сама тоже на ноги вскочила, прихватилась рукой за камень, подскочила и тоже,
как ящерка, побежала по камню-то. Вместо рук-ног — лапы у её зелёные стали,
хвост высунулся, по хребтине до половины чёрная полоска, а голова - человечья.
Забежала на вершину, оглянулась и говорит :

— Не забудь, Степанушко, как я говорила. Велела, мол, тебе, душному козлу,
с Красногорки убираться. Сделаешь по-моему — замуж за тебя выйду !

Парень даже сплюнул вгорячах :

— Тьфу ты, погань какая ! Чтоб я да на ящерке женился ...

А она видит, как он плюется, и хохочет.

— Ладно, - кричит, - потом поговорим. Может, и надумаешь ?

И сейчас же за горку, только хвост зеленый мелькнул.

Парень остался один. На руднике — тихо. Слышно только, как за грудкой руды
другой-то похрапывает. Разбудил его. Сходили они на свои покосы, посмотрели
траву, к вечеру домой воротились, а у Степана на уме : как ему быть ? Сказать
приказчику такие слова — дело не малое, а он ещё — и верно — душной был —
гниль какая-то в нутре у него, сказывают, была. Не сказать - тоже боязно. Она
ведь Хозяйка. Какую хошь руду может в обманку перекинуть. Выполняй тогда
уроки-то. А хуже того, стыдно перед девкой хвастуном себя оказать.

Думал-думал, да насмелился :

— Была не была, сделаю, как она велела.

На другой день поутру, как у спускового барабана народ собрался, приказчик
заводской подошёл. Все, конечно, шапки сняли, молчат, а Степан подходит и
говорит :

— Видел я вечор Хозяйку Медной горы, и заказывала она тебе вот что сказать.
Велит она тебе, душному козлу, с Красногорки убираться ! А ежели ты ей эту
железную шапку спортишь, так она всю медь на Гумешках туда спустит, что
никому не добыть.

У приказчика даже усы затряслись ...

— Ты что это ? Пьяный али ума решился ? Какая хозяйка ? Кому ты такие слова
говоришь ? Да я тебя в горе сгною !

— Воля твоя, - отвечает Степан, - а только так мне велено передать.

— Выпороть его, — кричит приказчик, — да спустить в гору и в забое приковать !
А чтобы там не издох — давать ему собачьей овсянки, да уроки спрашивать без
поблажки. Чуть что — драть нещадно !

Ну, конечно, выпороли парня и в гору. Надзиратель рудничный — тоже собака
не последняя - отвёл ему забой - хуже некуда. И мокро тут, и руды доброй нет,
давно бы бросить надо. Вот тут и приковали Степана на длинную цепь, чтобы,
значит, работать можно было. Известно, какое то время было - крепость. Всяко
галились над человеком. Надзиратель еще и говорит :

— Прохладись тут маленько. Уроку с тебя будет чистым малахитом столько-то,
и назначил вовсе несообразно.

Делать нечего ... Как отошёл надзиратель, стал тут Степан каелкой помахивать,
а парень всё-таки проворный был. Глядит - ладно ведь. Так малахит и сыплется,
ровно кто его руками подбрасывает. И вода куда-то ушла из забоя — сухо стало.

«Вот, — думает, — хорошо-то. Вспомнила, видать, обо мне Хозяйка».

Только подумал, вдруг — засияло. Глядит, а Хозяйка тут, перед ним.

— Молодец ты, — говорит, — Степан Петрович. Можно даже чести приписать.
Не испужался душного козла. Больно хорошо ему сказал. Пойдем, видно, моё
приданое смотреть. Я тоже от своего слова не отпорна.

А сама принахмурилась, ровно ей это нехорошо. Схлопала в ладошки, ящерки
набежали, со Степана цепь сняли, а Хозяйка им распорядок дала :

— Урок тут наломайте вдвое. И чтобы наотбор малахит был, шёлкового сорту.

Потом Степану говорит :

— Ну, женишок, пойдём смотреть моё приданое.

И вот пошли. Она впереди, Степан за ней. Куда она идет — всё-то ей открыто !
Как комнаты большие под землей стали, а стены у них разные. То все зелёные,
то жёлтые с золотыми крапинками. На которых опять же цветы медные. Синие
тоже есть, лазоревые. Однем словом, изукрашено, что и сказать нельзя. И платье
на ней - на Хозяйке-то - меняется. То оно блестит, будто стекло, а то вдруг разом
полиняет, а то алмазной осыпью засверкает, либо скрасна медным станет, потом
опять шёлком зелёным отливает ... Идут-идут, вдруг остановилась она.

— Дальше, - говорит, - на многие вёрсты желтяки да серяки с крапинкой пойдут.
Что их смотреть-то ? Вот, под самой Красногоркой мы сейчас ... Тут у меня после
Гумешек самое дорогое место.

И видит Степан огромную комнату, а в ней постели, столы, табуреточки - всё из
корольковой меди. Стены малахитовые с алмазом, а потолок тёмно-красный под
чернетью, а на нём — цветочки медные.

— Посидим, - говорит, - тут, поговорим.

Сели это они на табуреточки, малахитница и спрашивает :

— Видал мое приданое ?

— Видал, - говорит Степан.

— Ну, как теперь насчет женитьбы ?

А Степан и не знает, как отвечать. У него, слышь, невеста была. Хорошая такая
девушка, сиротка одна. Ну, конечно, супротив малахитницы где же ей красотой
равняться ! Простой она человек, обыкновенный. Помялся-помялся тут Степан,
да и говорит :

— Приданое у тебя — царям впору. А я человек рабочий, простой.

— Ты, — говорит, — друг любезный, не вихляйся. Прямо говори — берёшь меня
замуж али нет ?

И сама вовсе принахмурилась ... Ну, Степан и ответил напрямки :

— Не могу, потому другой обещался.

Молвил так-то и думает : огневается теперь. А она вроде даже обрадовалась.

— Молодец, — говорит, — Степанушко. За приказчика тебя похвалила, а за это
вдвое похвалю. Не обзарился ты на мои богатства, не променял свою Настеньку
на каменну девку (а у парня верно невесту-то Настей звали). Вот тебе подарочек
для твоей невестушки.

И подаёт Степану большую малахитовую шкатулку.

А там, слышь-ко, всякий женский прибор. Серьги, кольца и проча, что даже не
у всякой богатой невесты бывает.

— Как же, - спрашивает парень, - я с эким местом наверх подымусь ?

— Об этом ты не печалься. Всё будет устроено, и от приказчика тебя вызволю,
и жить безбедно будешь со своей молодой женой. Да только вот тебе мой сказ :
обо мне, чур, потом даже не вспоминай. Это третье тебе моё испытание будет.
А теперь давай, поешь маленько.

Схлопала опять в ладошки, набежали ящерки - полон стол всего установили.
Накормила она его щами хорошими, пирогом рыбным, бараниной, кашей и
прочим, что по русскому обряду полагается. А потом и говорит :

— Ну, прощай, Степан Петрович, смотри не вспоминай обо мне, — а у самой
слёзы на глазах ... Она эту руку подставила, а слёзы — кап-кап-кап, и на руке
зёрнышками застывают. Полнёхонька горсть.

— На-ка вот, возьми на разживу. Большие деньги за эти камешки люди дают.
Богатый будешь, — и подаёт ему.

Камешки-то холодные, а рука, слышь-ко, горячая, как есть — живая, и трясётся
маленько.

Степан принял камешки, поклонился низко и спрашивает :

— Куда мне теперь идти ? — А сам тоже невесёлый стал ... Она указала перстом,
перед ним и открылся ход, как штольня, и светло в ней, как днём. Пошёл Степан
по этой штольне - опять всяких земельных богатств нагляделся и пришёл как раз
к своему забою. Пришёл, штольня и закрылась, и всё стало по-старому ... Ящерка
тут прибежала, да цепь ему на ногу приладила. А шкатулка с подарками вдруг
маленькая стала, Степан и спрятал её за пазуху. Вскоре надзиратель рудничный
подошёл. Посмеяться ладил, а тут видит — у Степана поверх урока наворочено,
и малахит отбор, сорт сортом !
«Что, думает, за штука ? Откуда это» ? Полез в забой, осмотрел всё и говорит :

— В эком-то забое всяк сколь хошь наломает !

И повёл Степана в другой забой, а в этот своего племянника поставил.

На другой день стал Степан работать, а малахит так и отлетает, да ещё королёк
с витком попадать стали, а у того - у племянника-то - скажи на милость, ничего
доброго нет, всё обальчик да обманка идёт. Тут надзиратель-то и сметил дело ...
Побежал к приказчику. Так, мол, и так.

— Не иначе, — говорит, — Степан душу нечистой силе продал.

А приказчик на это и говорит :

— Это его дело, кому он душу продал, а нам тут свою выгоду поиметь надо бы.
Пообещай ему, что на волю выпустим, пущай только малахитовую глыбу во сто пуд найдёт.

Велел всё-таки приказчик расковать Степана и приказ дал — на Красногорке все
работы прекратить.

— Кто, - говорит, - его знает ? Может, этот дурак от ума тогда говорил. Да и руда
там с медью пошла, только чугуну порча.

Надзиратель объявил Степану, что от его требуется, а тот ответил :

— Кто от воли откажется ? Буду стараться, а найду ли — это уж как счастье моё
подойдёт.

Вскорости нашёл им Степан глыбу такую. Выволокли её наверх. Гордиться стали
— вот-де мы какие ! А Степану воли не дали ...

О глыбе написали барину, тот и приехал из самого, слышь-ко, Сам-Петербурху.
Узнал, как дело было, и зовет к себе Степана.

— Вот что, — говорит, — даю тебе своё дворянское слово отпустить тебя на волю,
ежели ты мне найдёшь такие малахитовые камни, чтобы из них вырубить столбы
не меньше пяти сажен длиной.

Степан отвечает :

— Меня уж раз оплели. Учёный я ноне. Сперва вольную пиши, потом стараться
буду, а что выйдет - увидим.

Тут барин, конечно, закричал, ногами затопал ! А Степан одно свое :

— Чуть было не забыл — невесте моей тоже вольную пропиши ! А то что это за
порядок такой — сам буду вольный, а жена — в крепости.

Барин видит — парень не мягкий. Написал ему актовую бумагу.

— На, — говорит, — только старайся, смотри.

А Степан всё своё :

— Это уж как счастье поищет ...

Нашёл, конечно, Степан. Что ему, коли он всё нутро горы уже вызнал, да и сама
Хозяйка ему пособляла. Вырубили из этой малахитины столбы, какие надо было,
да выволокли их наверх. И барин тот их на приклад — в самую главную церкву в
Сам-Петербурхе отправил. А глыба та, которую Степан сперва нашёл, и сейчас в
нашем городу хранится, говорят. Как редкость её берегут.

С той поры Степан на волю вышел, а в Гумешках после того всё богатство ровно
пропало. Много-много лазоревка идёт, а больше - обманка. О корольке с витком
и слыхом не слыхать стало. И малахит ушёл. Вода долить стала. Так с той поры
Гумешки на убыль и пошли, а потом их вовсе затопило ... Говорили, что это всё
Хозяйка огневалась за столбы-то, что их в церкву поставили. А ей это вовсе ни к
чему.

Степан тоже счастья в жизни не поимел. Женился он, семью завёл, дом обстроил,
всё как следует. Жить бы ровно и радоваться, а он невесёлый стал, да и здоровьем
хезнул. Так на глазах и таял.

Хворый-то придумал дробовичок завести и на охоту повадился. И всё, слышь-ко,
к Красногорскому руднику ходит, а добычи домой не приносит ... В осенях ушёл
так-то, да и с концом. Вот его нет ... Куда девался ? Сбили, конечно, народ, давай
искать. А он, слышь-ко, на руднике у высокого камня мёртвый лежит, и словно
улыбается, и ружьишечко у него тут же в сторонке валяется, не стрелено из него.
Которые люди первые набежали, так те сказывали, что около покойника ящерку
зелёную видели — да такую большую, каких и вовсе в наших местах не бывало !
Сидит, будто, над покойником, голову подняла, а слёзы у ей так и каплют ...
Люди ближе подбежали — она на камень, только её и видели ! А как покойника
домой привезли да обмывать стали — глядят : у него одна рука накрепко зажата,
и чуть видно из неё какие-то зёрнышки зелёненькие. Полнёхонька горсть-то. Тут
один знающий случился, поглядел сбоку на зёрнышки и говорит :

— Да ведь это же медный изумруд. Редкостный камень, дорогой. Целое богатство
тебе, Настасья, осталось. Откуда только у него эти камешки-то взялись ?

Настасья — жена-то его — объясняет, что никогда покойник ни про какие такие
камешки не говаривал. Вот только шкатулку дарил ей, когда ещё женихом был.
Большую шкатулку, малахитову. Много в ей добренького, а таких камешков там
нету. Не видывала.

Стали те камешки из мертвой Степановой руки доставать, а они и рассыпались в
пыль. Так и не дознались в ту пору, откуда они у Степана были. Копались потом
на Красногорке. Ну, руда и руда, бурая, да с медным блеском ... Потом уж только
кто-то вызнал, что это у Степана слёзы Хозяйки Медной горы были ... Не продал
их, слышь-ко, никому, тайно от своих сохранял, с ними и смерть принял ...

Вот она, значит, какая Медной горы Хозяйка !

Худому с ней встретиться — горе, и доброму — радости мало.